— И еще. Не можешь ли ты оказать мне услугу? — Малик повернулся на постели и посмотрел на нее своими печальными глазами. — Пожалуйста.

— О чем ты говоришь? Конечно.

— Обещай мне, что не подольешь в мою похлебку…

Присев в углу палатки, Бринн, как обычно перед сном, отвела рукой волосы со лба, укладывая их в тяжелый, блестящий узел.

Ни один звук в жизни не пробуждал у Гейджа такое острое желание, как шелест шелка ее льющихся по спине волос. Рука Бринн просто утопала в их густой копне.

Желание и страсть.

«Только бы раз овладеть ею, — думал в смятении Гейдж, — как безумная жажда обладания угаснет». Она станет для него обычной шлюхой, что везде следуют за солдатами. Ему следовало затащить ее в чащу еще в тот день и расправиться с ней на свой манер. Почему, черт возьми, он не сделал этого?

Она улыбнулась словам Малика и, слегка наклонившись, задела локоном его черную бороду.

Гнев пронзил Гейджа при виде этой нежной ласки. Дьявол, она постоянно касается его друга! Гейдж вскочил и задул пламя в светильниках. Палатка погрузилась в темноту. Но еще был виден силуэт Бринн, склонившейся над Маликом.

— Она еще не закончила с волосами, — запротестовал Малик. — Зачем ты погасил огонь? Несколько лишних минут ничего не решают.

— На рассвете мы снимаемся с места. Если она собирается развлекаться всю ночь напролет, то не следовало было просить меня уйти с этого места.

— Бринн необходимы были эти несколько минут… — Малик пытался урезонить Гейджа. Бринн жестом успокоила его.

— Ничего страшного. Мог бы сказать, что я мешаю тебе.

Ее доносившийся из темноты голос звучал мягко и нежно, но в нем чувствовалась горечь.

— Ты не мешаешь мне.

Гейдж лукавил: все в ней задевало его. Ее движения, ее беспокойные взгляды из-под острых ресниц, дерзкие, как и ее речи, запах мыла и трав, которыми она была пропитана…

— Ты же сам сказал, что…

— Иди спать.

Слегка замешкавшись, она, как всегда, хотела устроиться рядом с Маликом на его лежаке.

— Нет! — вырвалось из груди Гейджа. Спохватившись, он попытался придать спокойствие своему голосу. — Вовсе ни к чему тебе спать с Маликом. Ты сказала, что его жизнь вне опасности.

— Еще не время оставлять его без моего присмотра.

— Ты что же, спишь со всеми, кого лечишь?

— Да.

— Оставь его одного.

— Нет.

— Гейдж, я польщен, что ты считаешь меня способным представлять хоть какую-то угрозу для этой милашки, но уверяю тебя…

— Успокойся, Малик. Гейдж, мне лучше знать, что ему надо, и я не оставлю его до тех пор, пока не пойму, что ему ничто не угрожает.

— И ты уверена, что, прижимаясь к нему в постели, ты лечишь его?

Бринн не сразу ответила, но, когда наконец слова с болью вырвались из нее, казалось, их вытащили оттуда насильно.

— Да, — выдавила она из себя.

— А как же твои расчудесные травки и лекарства? Разве они плохо помогают?

— Это не одно и то же… Почему ты не…

— Ты не слишком стеснительна. А вдруг ты захочешь удовлетворить свои собственные желания, пользуясь Маликом?

— Только не это! — Ее голос дрожал. — Неужели ты думаешь, что я не сделала бы для тебя такую малость, если бы это не повредило ему? Ты пошел мне навстречу, решив уйти с этого места, и я обязана тебе. Но я не могу… Мне пока еще нельзя оставлять его ночью.

— Почему?

— Порой приходят драконы.

— Драконы?

— Ну, не настоящие звери. Я не уверена, что они существуют в своем обличье. Это слабость, зараза, и… — Ее голос понизился до свистящего шепота: — …и смерть. Они выжидают и набрасываются на нас ночью, когда мы беззащитны.

— Так ты можешь сдержать этих зверей, прикасаясь к Малику?

— Я не говорила, — поспешно возразила Бринн, — что могу лечить прикосновением. Иначе я обратилась бы в волшебницу. А только Господь может лечить всех.

— Малик уже клянется, что его выздоровление — просто чудо.

— Оставь ее в покое, — отозвался Малик.

— С какой стати? Разговор только-только начинает мне нравиться. — Гейдж попытался заглянуть ей в лицо, но в мерцании лунной ночи оно отсвечивало бестелесной бледностью. — Расскажи мне еще что-нибудь о драконах, с которыми ты бьешься.

Бринн молчала.

— А может, скажешь о рецепте похлебки, которая вылечила Малика?

— Он еще болен.

— Так, значит, его лечит бальзам?

— Именно он.

— Прекрасно. Поэтому ты сегодня ночью спать будешь отдельно.

— Я не могу оставить его. Если тебе кажется, что я колдунья и лечу его волшебством, то можешь так и думать. Мне все равно.

— Колдовство — выдумка. — Гейдж, помолчав, добавил: — Впрочем, ты веришь в него, не так ли?

— Верь я в такое богохульство, церковь давно бы сожгла меня на костре. Я не колдунья. Лечит бальзам, — быстро проговорила она. — И сплю я вместе с твоим другом только потому, что в любое время ему может понадобиться моя помощь. Все очень просто.

— Согласись, это разумно, Гейдж, — вступил в разговор Малик. — Она только стремится оградить меня от опасности.

Бринн покривила душой; она верила в свои целительные силы, данные ей свыше. Но она должна скрывать свой дар. Колдунов боялись или презирали; в том и в другом случае они вызывали страх, а страх — самый коварный, самый мощный враг.

— Все совсем непросто, — проворчал Гейдж. — Ладно, спи с Маликом… сегодня.

Но и сквозь разделявшее их расстояние он чувствовал не утихающее в ней беспокойство.

— Ш-ш, — прошептал Малик. — Все будет хорошо.

«Он успокаивает ее», — недовольно подумал Гейдж. В который раз сам он оказывался простолюдином рядом с благородным рыцарем Маликом. Впрочем, а почему бы нет? Что с того, что она считает Малика другом, а его врагом? Она его рабыня. Ему вовсе ни к чему ее доверие или доброе расположение. Все, чего он хочет, — охватить ее бедра и раствориться в них, и, как показывает опыт, неукротимость его была верным помощником и редко подводила. Пусть она боится его, страх станет его надежным союзником, таким образом он добьется своего.

Палатку прошила какая-то легкая тень, Бринн теснее прижалась к Малику.

Гейдж заставил себя закрыть глаза. Завтра он овладеет ею, и все будет кончено. А там пускай опять спит в объятиях Малика.

— С ним все в порядке? — Гейдж озабоченно заглянул в повозку, осадив на скаку лошадь и пытаясь увидеть Малика.